Уедем, Женя. Ляжем на песок, откроем ноутбук, напишем: «Бля, как тепло!» Ветерок такой ласковый, то запах моря принесет, то официанта с коктейлем. Кругом люди улыбаются, расслабленные такие, невоеннообязанные. Никто не ждет, что Родина-мать с улицы стекло выдавит и скажет: «Почему лежа спишь? Стоя спи, обстановка напряженная в мире». Чисто кругом, уютно. Собачка шла-шла, накакала, сама в мешочек собрала, в урну кинула. Парень с девушкой идут, молодожены, у обоих кольца в носу и татуировка «Make love, not children». Свобода. А на Родине казаки к тебе придут, приведут попа, поднимут ему веки, увидит на твоей клаве богохульную раскладку и первый с шашкой на тебя кинется. Уедем, Женя.
Нет, Женя. Да, Женя, Родина снова укусила сама себя, у нее снова бешенство. Но в легкой форме. Одна толпа другую на расстрел не ведет и не поведет. Не то время. Не те пули. Теперь их делают из говна и стреляют в уши, не убивая, а дрессируя. Жить можно. Поэтому уедем, но на неделю, затоскуем и вернемся через три дня. Потому что Родина — это мать, которую ты помнишь здоровой и молодой, и ты здоровый и молодой, пока чувствуешь к ней хоть что-нибудь.